ЖЕНЩИНЫ НА ФОНЕ КАРА-ДАГА
I
Гретхен болела много и часто, и каждый раз непредсказуемо: легкий насморк превращался в гнойный отит, ссадина на коленках сочилась гноем, небольшая температура прятала серьезные инфекции. «Что за ребенок?!» — восклицала Мама. «У нее голубая кровь и белая кость, ей положено быть трепетной барышней. Кстати, почему у девочки до сих пор нет нижнего белья с кружевами?» — вскидывала бровь бабушка. С целью оздоровления Гретхен вывозили на море… На поездку Гретхен настраивалась за полгода. Раз уж ее снова везут пытать жарой и солью, нужно было себя утешать: с Рождества в отдельную нарядную коробочку перекладывались самые вкусные или самые необычные конфеты, с именин ждал своего часа изящный блокнот с бежевыми страницами и тиснением и перьевая ручка. Впрочем, несмотря на любовь к красивым канцелярским предметам, Гретхен ими не пользовалась, во-первых, они теряли свое очарование изысканности, а во-вторых, было лень писать, хотя бабушка очень на этом настаивала, утверждая, что образованная фройляйн – не болтушка, а свои девичьи тайны доверяет дневнику. (Было забавно спустя годы от бабушки услышать, что ей самой так и не удалось сделать дневник «закадычным другом»: записи ограничивались датой и строчкой «попила чай, пошла спать», что со временем превратилось в аббревиатуру ПЧПС). Свой чемоданчик Гретхен готовила за неделю, боясь получить упрек за оставленную дома важную вещь. К моменту отъезда она не могла утверждать, что всё собрано верно, несмотря на то, что ежедневно проверяла и перекладывала одежки. Дрессировка сборами ее ничуть не раздражала, гораздо большее сопротивление встречало настояние бабушки носить платья: они требовали выпрямить спину, поднять голову и надеть туфли. Спина болела, голова кружилась, туфли натирали ноги, Гретхен бунтовала и в этом бунте не знала предела, пока ее не оставляли в покое. Все средства были хороши, вплоть до обморока, лишь бы носить «одежду рабов» — джинсы и рубашку. Впоследствии школа компенсировала бабушкины страдания ношением формы, и тут уж старшая Грета отомстила внучке бельгийскими кружевами на пелерину и манжеты… Итак, в назначенное время бледная, в холодном поту от переживаний, Мама погрузила себя, Гретхен и вещи в скорый поезд. Начались часы однообразного постукивания колес, однообразных пейзажей, однообразных разговоров взрослых. Мама была убеждена, что это всё должно убаюкивать. Гретхен лежала на верхней полке и перекладывала конфеты. Мармеладные мишки слиплись и задеревенели. Шоколадки оказались покрытыми светлым налетом, и есть их уже не хотелось. Крошки печенья равномерно распределились по сыроватой простыне. Измаявшись, Гретхен запела себе колыбельную. «О господи! Ты заболела?!» — забеспокоилась мать. Девочка обиженно отвернулась к стенке и заснула сном, в котором был страх рухнуть с верхней полки вместе с матрасом. Утро порадовало сменой картинки за окном, жарой и совершенно другими запахами. Солнце било в глаза, а вдали небо сливалось с небом, а может, море ползло вверх и превращало небо в себя. В степи колыхались клочки трав, на станциях продавали затейливые фрукты. Впереди было тошнотворное такси до Феодосии, а потом другое такси в Коктебель. На момент ритуального восхождения на гору «к Максу» Гретхины мысли приобрели форму светящегося шара, что катился вместе с ветром, подпрыгивая на камнях. В который раз Мама напоминала, что на этом месте похоронен великий поэт Максимилиан Волошин, и надо положить на плиту камушек с моря. Гретхен гладила жесткую землю и прятала белый голыш с могилы себе в карман.
II Для полнейшего оздоровления ребенка требовалось 2 месяца юга. На смену Маме приезжала старшая Грета. Странно, в детстве с бабушкой было гораздо интересней и в некотором смысле свободнее: девочка почти не обращала внимания на обязательные ритуалы, они быстро забывались в беге с псом Тодиком (а в другое лето Тобиком, в доме старой няни её отца собаки не жили подолгу), в купании без надзора, лазании по кривым деревьям, в поиске сердолика на диких пляжах. А в юности ей стали вспоминаться чопорность и холодность, вся вольница покрылась пеленой обид и отторжения… Приезд свекрови Мама переживала радостно, ей порядком надоедало подчинять свою жизнь дочкиным капризам и хворям, ей не удавалось расслабиться в режиме «дай-ка я соломку подстелю», который она сама себе придумала, а девочка-катастрофа все равно умудрялась отравиться в диетстоловой, захлебнуться, набрав в больные уши воды, чуть не ухватить спящую змею, перепутав ее с кривой веткой. Тогда на Кара-Даге дочь так заверещала от запрета лезть на дерево выше, что удав-желтопузик шмякнулся от испуга на землю и молниеносно исчез, а их группу нарушителей заповедника обнаружил егерский патруль. …Мама довольно кивнула своим мыслям о том, что свекровь не будет ютиться в душном чуланчике, а переберется в прохладную залу с круглым столом и абажуром над ним, который будет занавешивать белой шалью, чтобы свет не бил в глаза засыпающей внучке. Интересно, удастся ли старшей Грете снять чудовищный плюшевый ковер с золотыми оленями на болезненно голубом фоне, который добрая няня повесила «для параду» над большой кроватью? Надо избежать беседы о репетиторе по французскому языку… Мама провела ладонями по лицу, встала с кровати, подхватила чемоданчик и вышла во двор звать свою непоседу. На этот раз та обнаружилась довольно близко – сидела на кухне мазанки и уплетала нянины оладьи. Мама смотрела на девочку: белокожая до синевы несмотря на крымское солнце, тоненькая, с серебристыми кудрями и голубыми глазами почти без ресниц – ангел да и только. — Я уезжаю, ты остаешься с бабушкой, сейчас мы пойдем ее встречать. — Угу. — Ты рада? — Угу. — Ты будешь по мне скучать? — Угу. — Ты помнишь, что нужно читать каждый день? — Угу. — Не угу, а «да, хорошо, дорогая мамочка». — Угу. Волна раздражения начала подниматься в душе. Отчего такой равнодушный ребенок? Неужели так трудно сказать уезжающей матери доброе слово, или хотя бы повторить готовую фразу? Мама с досадой вышла из кухни: — Я жду тебя на улице, поторопись. Вернулась обнять и поблагодарить изумленную няню, почувствовала еще большую неловкость, прощание вышло скомканным и неуклюжим. Подумалось: «Даже перед их няней я заискиваю, как будто провинившаяся дворовая девка». Гретхен вышла, дала руку матери, и они вынырнули со двора на раскаленную улицу.
III Старшая Грета несла себя в благоухании крымских роз к домику старой няни своего сына. Ажурные тени акаций кокетливо трепетали на широких тротуарных плитах. Жара стояла такая, что дуновение ветра не приносило облегчения. Впрочем, Грета умела не потеть. Она знала, как этого не допустить – нужно просто двигаться не быстро, с достоинством шагая, а не семеня, тем более, что шикарные французские туфельки и не предполагали суетливости. Проходя мимо широких пустых витрин местного «универмага», Грета, не поворачивая головы, краем глаза ухватила свое отражение в стекле и удовлетворенно хмыкнула: в 65 спина была по-прежнему прямой, посадка головы изящной, лодыжки тонкими. Даже из надвигающейся старости можно создать прекрасный незабываемый образ роскошной старухи. Никто, не только из ровесниц, но и из женщин помладше, не мог себе позволить надеть костюм без блузки! А она – могла, при этом выглядела эталоном элегантности, даже не скрывая смугловатую неупругую кожу шеи и уголка груди. Интересно, есть ли в этом универмаге шляпы? В такую жарищу, пожалуй, неплохо бы поберечь голову, тем более что доктор увеличил дозу капель от глаукомы. Грета толкнула дверь в бетонную прохладу магазина, дверь скрипнула, лязгнула, хрипнула, поползла с нижних петель и рухнула бы, если бы не удержалась верхними. В просторном зале за одним прилавком продавалось всё, для чего было построено целое здание. Грета пополнила запас шпилек и заколок-невидимок, фыркнула на предложенную косметику. — Душенька, а нет ли у вас шляпок с широкими полями? Вы же все-таки юг, а не Сибирь! Что вы можете посоветовать на свой вкус, милая? Сонная продавщица, моргая нижними веками, как саламандра, очень изумилась и произнесла, поперхнувшись: — На мой вкус тут ничего нет. А шляпы – вон, стойка у двери, вы мимо нее прошли. Грета повернулась, прошествовала в указанное место, где на металлических облезлых кругах стойки водрузились мятые хлопковые шляпы, одна нелепее другой по форме и расцветке. Тонкими пальцами она снимала шляпы по одной, не расправляя и не примеряя, бросала их на стоящий рядом колченогий стул, пока не обнаружила пару «стетсонов». Рассмотрев рисунки ткани, Грета расхохоталась, разбудив задремавшую «душеньку»: — Ах, боже мой, какая фантазия у фабричных художников! Вы только подумайте: «стетсоны» в красную вишенку и зеленые виноградинки! Какая прелесть! Возьму внучке и ее подружке. Сдачи не надо. Грета уронила пару купюр на гору шляп и, продолжая переливчато хохотать, покинула «анекдотичную лавчонку».
IY Мама вела скачущую девчушку под гору к морю, где-то на середине пути должна была случиться встреча со свекровью и передача ей «драгоценной детки». Понимая всю бесполезность устных инструкций, Мама оставила список позволительного и непозволительного няне Тюше, на которую только и была надежда: всё-таки благодаря ей будущий бывший муж не только выжил в Коктебеле, но даже вырос вполне здоровым и «родил» очаровательное дитя в утешение «родным дамам». Асфальт шоссе плыл перед глазами, расползаясь в миражи, кипарисы роняли смешные шишки, где-то в яркой голубизне неба стрекотал вертолет береговой охраны, дочь щебетала акынскую песню о кипарисах и вертолете, и досада наконец отступила. Мама начала подпрыгивать вместе с Гретхен, тщательно обходя швы плиток. По дороге обменяли новую книжку в библиотеке, купили мороженое, заглянули в розарий и потрогали тяжелые гроздья распустившейся акации. Дорога резко пошла вверх, и они замедлили шаг. Подбираться к морю надо было неспешно. Оно появлялось тонюсенькой синей полосой и несколько мгновений пугало иллюзией, что его сейчас перехлестнет через кромку асфальта. Поймав эту точку, Мама сощурила глаза, глубоко вдохнула подувший с моря ветер. Счастье хотелось длить и длить, но иллюзия удерживалась недолго, несколько секунд, а за ней через пару шагов открывалась другая: море захватывало пространство так, что занимало бОльшую его часть, доказывая, что земля круглая. Море было выше линии глаз, слепило отражением полуденного солнца, дышало, бликовало, и от восторга закладывало уши. — Мамааааааа! Мы ниже моряяяя! – заорала счастьем Гретхен и сорвалась с места: дорога снова переваливалась под гору.Она неслась, шкрябая сандалиями по осыпающимся камушкам, раскинув руки в стороны. Горячий воздух бил в грудь, слезы лились сами собой, в нос ударил запах пережаренной рыбы из придорожной столовой, и тут же сменился запахом рыбы сырой от лотков торговок. Грязными ладошками Гретхен размазала слезы и сопли, попутно напомнив себе, что сопли – слово неприличное. Впереди, из калитки, увитой виноградом, окруженная подругами, появилась старшая Грета в сногсшибательном молочно-белом костюме: узкая юбочка-тюльпан до середины колена и пиджачок с изысканной черной вышивкой по бортам. Раскрыла кружевной зонт, добытый на рынке у старьевщика, и медленно начала шествие навстречу. И так она была хороша, ее Бабушка, Маргарита Первая, и так всё было здорово, что внучка снова перешла на бег. Она неслась и представляла себе, как она повиснет обезьяной на шее прекрасной королевы, и пусть все-все-все знают – что это ее бабуля! Старшая Грета мило беседовала со спутницей слева, слегка отстранив ее зонтом, и одновременно опираясь на запястье той, что справа, когда в облаке пыли с воплями появилась «Ее высочество» Маргарита Вторая. Слипшиеся от пота кудряшки выцветших волос, ручеек жидкости, вытекающий из ноздри, полосы грязи на лице, разодранные коленки, шорты неопределенного цвета с отвратительной клетчатой рубашкой – всё это неслось навстречу и тормозить не собиралось. «Ну уж нет!» успела подумать старшая Грета и выбросила вперед свободную руку с выставленным указательным пальцем. Внучка затормозила и чудом остановилась в 10 см от идеального маникюра. — Mademoiselle?! – подняв одну бровь, изумленно пропела Грета. — Oui, madame, — послушно пролепетала Гретхен. — Деточка, реверанс… Гретхен почему-то не удивилась. Она была уверена, что в ее сценарии налёта на бабушку есть слабое звено – сама бабушка. Но все-таки это ее разозлило. Собрав в лице весь запас угодливого старания, состроив фантастически несуразную гримасу, оголив покрытые черным налетом зубы-семечки, Гретхен извернулась в поклоне, чуть не завалившись на бок.Бабушка невозмутимо приподняла ее голову за подбородок и ласково промурлыкала: — Здравствуй, деточка! Ну же, не ломайся. Где твоя мама? Гретхен не успела вовремя увернуться, как мягкая бабушкина рука легла на шею сзади и слегка, почти незаметно сжала. — Веди меня к ней, — скомандовала бабушка, и процессия двинулась к испуганной невестке. «Удивительно, почему сын выбрал себе в жены эту ширококостную деревенскую девчушку, — думала Грета, глядя на Маму. — Она, конечно, не дурна, и даже мила, очаровательные щечки… Впрочем, внучка в нее не пошла, а самое главное – невестка не препятствует общению, и это утешает». На секунды мелькнула в глазах Греты и осела комом в горле тоска по белокурому мальчику, чьи фотографии висели у нее и над кроватью, и на кухне: первая невестка когда-то увезла и спрятала своего сына от бабушки так, что и не найти, а найдя — не подойти. «Удивительно, как этой несчастной больной старухе удается так держаться», — думала Мама, глядя на свекровь. Няня Тюша приготовила любимые котлетки, на три дня им есть обед. Впереди сутки дороги, а потом долгожданная тишина архивов и библиотек, Мама любила свою работу до самозабвения. Отпуск кончился, да здравствует отпуск свекрови. «Удивительно, у бабушки прохладные пальцы даже в жару,» — думала Гретхен, и улучив ослабление хватки, утекла к Маме под бок. — Я сразу в Феодосию, оставила Тюше записку с подробностями лечения, питания и прочее, вы прочтите обязательно, — начала было Мама после приветствия. — Ах, Зизи, вечно твои выдумки. Езжай спокойно. Я не первый день живу, разберусь как-нибудь, — небрежно оборвала ее свекровь. Мама поспешила на остановку такси. Две Греты в сопровождении фрейлин проследовали на набережную.
V Много лет спустя, пытаясь восстановить в памяти Коктебель, Гретхен рассматривала фотографии и не узнавала ничего. Конечно, многие виды были ей знакомы, но желаемого чувства узнавания они не вызывали. Коктебель не был ни родным, ни чужим. Но летом, жарким некрымским вечером откуда-то веяло запахами роз и самшита, Гретхен силилась удержать их в себе, и они начинали плескаться и сплетаться в витиеватые узоры. Наваждение длилось несколько чудесных мгновений и таяло, оставляя радость встречи, начинало тянуть к морю, даже хотелось и впрямь решиться наконец и съездить, и на гору Поэта взобраться, утащить зачем-то белый круглый камешек с могилы и кинуть его обратно в воду залива. Грезились огромная шелковица, розы в палисаднике няни и куча песка с ракушками, насыпанная в дальнем углу двора – вот там особенно пахло на солнцепеке. Длинная низенькая мазанка с ярко-голубыми ставнями и кривой дверцей, прохладная анфилада комнатушек, в которые ходить не дозволялось, но пробежать тихонько, не наследив, Гретхен ухитрялась, пока няня усердствовала на кухне. Поход на огород был целым подвигом – идти приходилось сильно в гору по осыпающейся дорожке, а если перелезть через плетень, можно было оказаться среди древних холмов, и бродить, бродить, собирая всё, что понравится, и играя в кого-нибудь грустного, обездоленного и ищущего пристанища. Однажды Гретхен зашла на территорию миндального сада, рвала незрелые плоды, пыталась зубами выточить из них орехи, во рту становилось вязко и горьковато, и она бы добралась до ореха, но внезапный окрик сторожа сдернул её с места, а дома она и думать забыла о миндале, он так и зажух в кармане штанов.
VI Изредка в июньском Коктебеле становится не так жарко, как обычно, дует порывистый ветер, на море идти не хочется совсем – самое время визитов… Старшая Грета с утра потребовала у няни отутюжить костюм для себя и платье для внучки. Гретхен насупилась: день потерян, жизнь не достойна, чтоб ее жить, начала было ритуал сопротивления, но бабушка неожиданно быстро сдалась. — Надевай, что хочешь, только свежее. За эту милость Гретхен безропотно позволила себя причесать и согласилась на овсянку. Няня срезала чайные розы, завернула стебли в газету и вручила девочке: неси головами вниз, а то поломаешь. Старшая Грета сделала «греческую» прическу и надушилась. — Ба, опять в гости? — Что значит «опять»? Можно подумать, ты часто ходишь в гости. — Мы с мамой уже всех обычных обошли. — Сегодня гости необычные, поэтому будь любезна, не шмыгай носом и не забудь про реверанс. — Опять реверанс, — буркнула Гретхен. — И ничего необычного. Основную часть пути бабушка с внучкой одолели бодро, нигде не задерживаясь – ни в библиотеке, ни в розарии, ни в универсаме. Возле аптеки Грета оставила внучку на лавочке, сама же зашла внутрь купить капель. Девочка сидела, болтая ногами. Рядом усадили другую девочку с заплаканными глазами, и Гретхен ужасно захотелось ее рассмешить. Она заговорщицки подвинулась ближе и стала с восторгом болтать, что в туалете на огороде она видела много белых червяков, их называют опарыши, и она догадывается, что это именно те опарыши, за которые их однорукий сосед берет немалые деньги с рыбаков, а они потом эту рыбу продают на базаре. Представляешь?! Мама тебе покупает рыбу, а внутри нее опарыш, и ты это ешь! Гретхен хохотнула и хотела еще добавить, что опарыши извиваются, но ту девочку подозвала подошедшая мать и повела к автобусной остановке. Порыв ветра сдул накинутую на плечо ребенка розовую кофточку, под которой оказалась забинтованная культя плеча. Мать быстро поправила одежду дочки, прикрыв пустоту. Гретхен вскочила, ей хотелось добежать до той девочки и сказать, что всё будет хорошо, и что бывают чудеса, но не должно так быть, чтобы руки не было навсегда. Но она так и застыла на месте, не в силах оторвать взгляд от съежившейся девичьей спины, пока автобус не закрыл дверцы.
VII В тот день Гретхен не поздоровалась с морем, она его просто не заметила. Привычная дорога привела бабушку с внучкой к дому-башне на набережной. Грета оглянулась вполоборота на плетущуюся за ней Гретхен – та была непривычно тиха, аккуратное личико не кривилось в гримасах и было до сих пор не измазанным ни шелковицей, ни краской, ни пылью, что порадовало. — Сегодня мы войдем внутрь. Я представлю тебя хозяйке Дома – Марии Степановне Волошиной. Не бойся ее, она очень старенькая, но не злая. — Она жена Макса, к которому мы ходим на гору? — Да, и его профиль виден на склоне вулкана Кара-Даг. — Ты это часто говоришь, но я не вижу. Грета аккуратно положила ладонь сзади шеи внучки и повела ее по лестнице в Дом. Входная дверь звякнула стеклами и Дом приветственно заскрипел. Скрипело всё – половицы, рамы, перила, мебель, казалось, что и книги скрипят, и приготовленный чайный сервиз на низком столике. В этой симфонии откуда-то из глубины комнат раздалось хрипловатое человеческое соло: — Ритка, ты? — Я, Мария Степановна, — ответила Старшая Грета, а маленькая вздрогнула от неожиданности, потому что изготовилась ответить сама, но не успела. — Пока ты шла ко мне, я совсем ослепла, — голос приближался, и появилась небольшая, какая-то очень круглая старуха в рубахе навыпуск и мешковатой юбке. Круглым было всё – седая голова, руки, стопы, линзы очков. И рубаха была в горошек. – Здравствуй, детка, — продолжала она, и протянула руку, которую Старшая Грета взяла в обе своих и мягко пожала. Гретхен стояла поодаль, слушая скрипы и недоумевая, почему не она «детка». Старуха между тем добрела до кресла рядом со столиком, разместила в нем круглое тело, оперевшись руками на подлокотники и немного подавшись вперед. — Подведи её ко мне поближе, — обратилась она к Грете. – И не заставляй делать реверанс, я все равно не увижу. Кстати, почему реверанс, любезная фрау? Вам больше подходит книксен. — Реверанс изящнее, — кокетливо ответила Грета и подтолкнула внучку к старухе. Девочка рассматривала морщинистое лицо и толстые линзы очков и удивлялась, почему у старушки есть усы. Та тем временем поманила ее к себе и тихонько проскрипела: — Можно мне тебя рассмотреть? Но я могу это сделать только руками, хорошо? — Я не боюсь. Мария Степановна положила руки на кучерявую Гретхину голову, стала перебрать пальцами локоны, провела по ушам, потом по плечам. Гретхен почувствовала прикосновение на лице – легкое как будто паутины или пепла. Пальцы нежно провели по бровям, глазам, носу, очертили тонкие губы и успокоились на щеках. — Экий фарфоровый ангел. А характером наверняка бестия и егоза. Не знаю, твоя ли это внучка, но дочь твоего сына – точно. Кстати, нет от него вестей? Нету, не отвечай. Я его знаю. Жди, пока сам появится, только не попрекай, а то опять укатится «колобок». Давайте чай пить. Чай порядком остыл, но подогревать не стали. Неказистое на вид, но вкусное печенье, ломтики шоколада, абрикосовое варенье – всё было разложено на блюдечки с полустертыми орнаментами. Завитые ручки ложек хотелось раскрутить, невесомые чашки казались пустыми, но сквозь стенки просвечивал крепкий чай. Гретхен заскучала и начала сползать со своего кресла, стараясь сделать это незаметно, пока дамы вели чинную беседу, и чуть не подпрыгнула, когда слепая хозяйка вдруг хмыкнула: — Не томись, дитя, ходи, где хочешь. Трогать можно всё, но возвращай на то же место.
Гретхен побродила по дому, касаясь пыльных склянок с краской, гладила коряги, статуэтки, рамки фотографий. Забралась на самый верх белой лестницы на второй этаж, уселась на ступеньку, притулившись к балясине, и заснула под журчание разговора снизу. Снились новая рука у девочки в розовой кофте и кудрявый мужчина с фотографий.
VIII Вечером ходили звонить Маме. В зале почты было шумно, в телефонных кабинках – душно и тесно. Тяжелую трубку было неловко держать, провод норовил выкручивать ее по своему усмотрению, и требовалось немало усилий этого не допустить. У Гретхен ныло запястье и тоненько гудело, как поезд в метро, в том месте, которое, как с годами выяснилось, называют душой. Хотелось спросить у Мамы, видала ли она усатых старушек, и где, ну где профиль Макса на Карадаге? Про девочку тоже хотелось рассказать, но тихо, потому что рука не вырастет, не выросла же у соседа, который торгует опарышами. Маму было едва слышно, хотя она кричала трубку: — Ты читаешь? Сколько страниц в день? Ты ешь кашу? Правда? Всю? Не забывай надевать шляпу! Шляпууууу!!! Гретхен не в силах была кричать в ответ. Она не произносила ни слова, прокручивая в памяти кинопленку прожитого дня, ей мнилось, что Мама непременно тоже всё увидит, нужно просто ей это как-то правильно показать. Вот няня Тюша в новой косынке, вот клубника и вареники с вишней, вот расцвели пушишки ленкоранской акации, а еще коряга Габриак – Мама, Га-бри-ак! Мне можно звать её Марусей, ту усатую бабушку!.. В трубке хрюкнуло и связь оборвалась.
IX — Тебя как зовут по-человечески? – спросила соседская девчушка, спрыгнув с стены глинобитного забора на кучу песка с ракушками в углу двора — Маргарита. — Ритуля-капризуля! Я слышу, как ты орешь, когда тебя Королева причесывает. Бабка твоя? А Тюша хорошая, принеси мне ее оладьев, ага? — А ты кто? — Я Юльча, меня Тюша знает. Короче, давай после обеда приходи на ничейку, я тебя с ребятами познакомлю. Гретхен пришла в назначенное время на площадку между домами, вымощенную битой плиткой. Стайка ребят осмотрела ее с головы до ног, Юльча довольно хлопнула в ладоши: — Видали, она не загорает вообще! Принцесса точно. — Фашиски они с бабкой, мне отец говорил. Или жиды, — просипел бритый мальчишка и с бульканьем втянул носом воздух. — Короче, Грохотуля, вот это – Юра Юрченко, — деловито продолжила Юльча и показала на мальчика, который сидел на корточках поодаль от всех и камушком царапал полоски на плитке. — Он в тебя влюбился, просил познакомить. Айда до моря, вы вперед. Гретхен послушно пошла с ничейки, собираясь свернуть обратно к дому, но путь был блокирован ватагой ребятни. Она развернулась и оказалась рядом с Юрой Юрченко, который не поднимая понурой головы и не глядя на нее, смирно и ровно побрел по улице. Он не показался ей противным: как и все местные мальчишки был почти черен от южного солнца, а волосы выгорели до седины, Гретхен позавидовала пушистым ресницам и ярким голубым глазам. Вот только сандалеты с рантом были противного желто-зеленого цвета и чавкали. Позади стал слышен тихий свист кого-то из мальчишек. Гретхен быстро обернулась, они загоготали. Шествие продолжалось. Гретхен изо всех сил старалась не ускорять шаг, но дорога катилась под гору. Постепенно ребята перешли на маршировку. — Тили-тили тесто, жених и невеста! – пискнул кто-то, дразнилку подхватили, и она стала строевой песней. В ушах Гретхен стучало, колени слабели, капля пота ползла по виску, а руки заледенели. Она переставляла ноги, стараясь не попадать в такт маршу и тщетно пытаясь вытряхнуть каменную крошку из туфли, или хотя бы загнать ее в какой-нибудь уголок. Песня гремела всё веселее. Потом она не могла вспомнить, до или уже после вопля «Ату!» она резко вскинула голову, в глазах поплыли радуги, и она рванула с места. Всё вокруг запрыгало, мелкие камни и песок шуршали и не позволяли ногам устоять, каждый рывок вперед был отчаянным предотвращением падения. Только не падай, только не падай, только не падай – колотилось в висках и отдавало в затылке. Бег длился вечность. Когда Гретхен перестала слышать чужой бег за спиной – она не поняла. Она вообще ничего не понимала, сидя на камне на каком-то холме. Впереди было море, слева склон, сзади старые горы, пузатое самодовольное солнце, справа Карадаг и Сюрюкая – её она любила больше. Вокруг камня трепетал ковыль и какие-то былинки. В ногах защипало – белые тениски были в пятнах крови. Гретхен вытряхнула песок и недолго постояла босиком на потрескавшейся серой земле, встала, зажмурилась, потянулась, подняв руки, стала их медленно опускать. И вдруг почувствовала, как обнимает кого-то очень-очень большого и нужного, и стало ей так хорошо, что она закричала до сипоты. Открыла глаза и ясно увидела какой-то профиль, очерченный скалами Карадага. — И никакой это не Макс. Это пупсик какой-то! – девочка даже взвизгнула от открытия. – Пусть будет Пупсик Макс!В ответ ей раскатился удар грома – с моря шла гроза. — Я так и знала, что тебе понравится, — Гретхен подмигнула Карадагу и побежала домой, так и раскинув руки в стороны.
X На кухне у няни было невыносимо тяжко от надвигающейся грозы и чада сковородок. — Тюша, а я знаю Юру Юрченко и Юльчу. — Хорошие ребятишки. На вот тебе тарелку с оладьями – поставь на стену, Юлечка заберет, пусть полакомится. — Перетопчется, — рявкнула Гретхен, но тарелку отнесла. По пути в комнату ее вдруг замутило то ли от обжорства, то ли от жара, она едва успела выставить руки вперед и рухнула на колени, толкнув дверь. Тошнотой ее корчило, бил озноб, голову разрывала боль, в ушах заложило, брызнули слёзы. Старшая Грета отложила вышивание и поверх очков взглянула на внучку. Не торопясь встала, достала из-под кровати дореволюционный фаянсовый горшок и чудом успела подставить его под помидорный рот внучки. Взяла полотенце, смочила его прохладной водой из графина и вытерла девочкино лицо после приступа. — Ложись, дорогая. Завтра всё пройдет. — Ба, опарыши… там… Они кусаются? — У тебя температура, наверное. И что за ребенок?! Бабушка накинула шаль с кистями, поправила прическу, выпрямила спину, накрыла горшок изящной крышкой и выставив с ним руку вперед, проследовала на огород. Гроза была всё ближе, темнело. Большая Грета медленно брела в гору, переводя дыхание. Вдали мелькнула молния, осветив знакомый профиль у подножия вулкана, изрядно громыхнуло. Грета улыбнулась. — Это ты смеешься надо мной, милый Макс? Ну что ж, пожалуй, действительно забавно. Мы с горшком хорошо смотримся на фоне гор!
14.12.2019